Живешь эту жизнь, как эпопею, а в конце поглядишь - она вся на одном листке умещается. Стоило ее жить как эпопею? Может, лучше было прожить ее, как афоризм: коротко, но со смыслом? Так бы она лучше запомнилась...

Феликс Кривин

Человек шел по берегу и вдруг увидел мальчика, который поднимал что-то с песка и бросал в море. Человек подошел ближе и увидел, что мальчик поднимает с песка морские звезды. Они окружали его со всех сторон. Казалось, на песке - миллионы морских звезд, берег был буквально усеян ими на много километров.
- Зачем ты бросаешь эти морские звезды в воду? — спросил человек, подходя ближе.
- Если они останутся на берегу до завтрашнего утра, когда начнется отлив, то погибнут, — ответил мальчик, не прекращая своего занятия.
- Но это просто глупо! - закричал человек. - Оглянись! Здесь миллионы морских звезд, берег просто усеян ими. Твои попытки ничего не изменят!
Мальчик поднял следующую морскую звезду, на мгновение задумался, бросил ее в море и сказал:
- Нет, мои попытки изменят очень много.. для этой звезды.

- Ты сейчас помнишь, что с тобой было? – спросил Хан.
- Уже плохо, - сказал Андрей. – Только в общих чертах. Вроде ничего особенного и не произошло. Как меня зовут, я знал, из какого я купе – тоже. Но это как будто был совсем не я. Я себя очень странно чувствовал – словно есть разница, в каком вагоне ехать. Словно у всего происходящего появилось бы больше смысла, если бы скатерть в ресторане была чистой. Или если бы по телевизору показывали другие хари, понимаешь?
- Можешь не объяснять, - сказал Хан. – Ты просто стал на время пассажиром.
Андрей отвернулся от окна и поглядел на стену тамбура, где была панель с двумя пыльными циферблатами и надписью «проверять каждые…» (дальше был пропуск).
- Я и сейчас пассажир, - сказал он. – И ты тоже.
- Нормальный пассажир, - сказал Хан, - никогда не рассматривает себя в качестве пассажира. Поэтому, если ты это знаешь, ты уже не пассажир. Им никогда не придёт в голову, что с этого поезда можно сойти. Для них ничего, кроме поезда, просто нет.
- Для нас тоже нет ничего, кроме поезда, - мрачно сказал Андрей. – Если, конечно, не обманывать самих себя.
Хан усмехнулся.
- Не обманывать самих себя, - медленно повторил он. – Если мы не будем обманывать самих себя, нас немедленно обманут другие. И вообще, суметь обмануть то, что ты называешь «самим собой»», - очень большое достижение, потому что обычно бывает наоборот – это оно нас обманывает. А есть ли что-нибудь другое, кроме нашего поезда, или нет, совершенно не важно. Важно то, что можно жить так, как будто это другое есть. Как будто с поезда действительно можно сойти. В этом вся разница. Но если ты попытаешься объяснить эту разницу кому-нибудь из пассажиров, тебя вряд ли поймут.
- Ты что, пробовал? – спросил Андрей.
- Пробовал. Они не понимают даже того, что едут в поезде.
- Какой-то бред получается, - сказал Андрей. – Пассажиры не понимают того, что едут в поезде. Услышал бы тебя кто-нибудь.
- Но ведь они и правда этого не понимают. Как они могут понять то, что и так отлично знают? Они даже стук колёс перестали слышать.
- Да, - сказал Андрей, - это точно. Это я на себе почувствовал. Я, когда в ресторан зашёл, ещё подумал – как тихо, когда нет никого.
- Вот именно. Тихо-тихо. Даже слышно, как ложечка в стакане звенит. Запомни, когда человек перестаёт слышать стук колёс и согласен ехать дальше, он становится пассажиром.
- Нас никто не спрашивает, - сказал Андрей, - согласны мы или нет. Мы даже не помним, как мы сюда попали. Мы просто едем, и всё. Ничего не остаётся.
- Остаётся самое сложное в жизни. Ехать в поезде и не быть его пассажиром, - сказал Хан.

Виктор Пелевин. "Желтая стрела".

Горячий солнечный свет падал на скатерть, покрытую липкими пятнами и крошками, и Андрей вдруг подумал, что для миллионов лучей это настоящая трагедия – начать свой путь на поверхности солнца, пронестись сквозь бесконечную пустоту космоса, пробить многокилометровое небо – и всё только для того, чтобы угаснуть на отвратительных останках вчерашнего супа. А ведь вполне могло быть, что эти косо падающие из окна жёлтые стрелы обладали сознанием, надеждой на лучшее и пониманием беспочвенности этой надежды – то есть, как и человек, имели в своём распоряжении все необходимые для страдания ингредиенты.
«Может быть, я и сам кажусь кому-то такой же точно жёлтой стрелой, упавшей на скатерть. А жизнь – это просто грязное стекло, сквозь которое я лечу. И вот я падаю, падаю, уже чёрт знает сколько лет падаю на стол перед тарелкой, а кто-то глядит в меню и ждёт завтрака…»

Виктор Пелевин. "Желтая стрела".

- А ты уверен, что можно научиться летать?
- Нет. Не уверен. Наоборот, я подозреваю, что это бесполезное занятие.
- А зачем тогда оно нужно? Если сам знаешь, что это бесполезно?
- Как тебе сказать. Потому что, кроме этого, я знаю ещё много других вещей, и одна из них вот какая – если ты оказался в темноте и видишь хотя бы самый слабый луч света, ты должен идти к нему, вместо того чтобы рассуждать, имеет смысл это делать или нет. Может, это действительно не имеет смысла. Но просто сидеть в темноте не имеет смысла в любом случае.Понимаешь, в чём разница?
Шестипалый промолчал.
- Мы живы до тех пор, пока у нас есть надежда, - сказал Затворник. – А если ты её потерял, ни в коем случае не позволяй себе догадаться об этом. И тогда что-то может измениться. Но всерьёз надеяться на это ни в коем случае не надо.

Виктор Пелевин. "Затворник и Шестипалый"

Истины бывают ясные и глубокие. Ясной истине противостоит ложь. Глубокой истине противостоит другая истина,не менее глубокая...

НИЛЬС БОР

Воображение – вторая жизнь со множеством вариантов.

Э.А.Севрус

(Как по мне, так это про нас с вами. Мы тут практически выдумываем себе вторую жизнь).